№ 4 (2024)

В центре трудов по истории папства XIX в. традиционно находится деятельность понтификов. Роль Римской курии, административного органа Святого престола, на протяжении долгого времени либо вовсе не привлекала внимания исследователей, либо относилась к числу второстепенных сюжетов. В связи с изученностью основных событий большинства понтификатов и реформой Курии 2022 г. историки начали проявлять интерес к функционированию данного института Святого престола, а также участию его иерархов в процессе принятия решений. Вследствие этого стал весьма актуальным вопрос об источниках, на которых должны основываться исследования, посвященные Курии. На примере материалов 1860–1870-х годов становится понятным, что изучение роли Курии в истории папства предполагает использование писем и записок кардиналов, эго-документов их современников, а также дипломатической корреспонденции и материалов прессы. Именно эти источники, а не только акты куриальных ведомств, позволяют реконструировать картину происходившего в Курии в период адаптации Святого престола к новым реалиям, связанным с секуляризацией, стремлением государств к пересмотру взаимоотношений с Католической церковью и утратой понтификом светских прерогатив. Отказ от изучения исключительно актов ведомств Курии позволяет увидеть, что использование исследователями категории «Римская курия» требует оговорок, поскольку за этим безличным термином стояли разные люди, влиявшие на принятие решений духовного или политического толка. В статье продемонстрировано, что основные материалы по истории Курии сосредоточены в Ватикане и Италии, ряд неопубликованных источников по этой теме хранится в архивах других государств, включая Россию.

В историографии эпохи Французской революции и наполеоновских войн в последние годы приобретает особую популярность концепция «народного роялизма». В статье представлен анализ основных положений и критика этой концепции на основе сочинений трех главных теоретиков – Поля Шоплена, Альваро Париса и Андони Артолы. Сам термин «народный роялизм», по мнению автора статьи, появился в результате старой, но не завершенной дискуссии о сущности контрреволюции в европейских странах в конце XVIII – начале XIX в. и альтернативах этого многозначного термина. Суть новой концепции сводится к следующему. Роялистские и контрреволюционные движения не носили ретроградного характера, отвечали актуальным запросам разных слоев общества в ситуации гражданской войны. Контрреволюция породила альтернативный путь политизации масс и способствовала возникновению новых моделей их политического участия. Роялисты присваивали и монополизировали старые источники политической легитимности – религию, монархию и традиционализм и адаптировали привычные дискурсы и образы к вызовам нового времени. Опираясь на идею легитимности, роялисты выдвигали широкий спектр требований не только консервативных, но и новаторских. По мнению автора статьи, конкретные примеры из европейской истории конца XVIII и начала XIX в., особенно из истории Италии, позволяют поставить перед авторами концепции «народного роялизма» несколько вопросов и показывают, что межклассовые альянсы во главе с роялистами были временными и неустойчивыми. Эти альянсы способствовали реставрации монархий, но только при иностранном военном вмешательства. Но, поскольку национальные историографические традиции все еще очень устойчивы, предложенная новая концепция народных роялистских движений требует важных уточнений с учетом специфики исторического развития разных стран и регионов.

На 1890-е годы приходится очередное нарастание напряженности в Центральной Азии, связанное как с геополитическим противостоянием двух империй ‒ Российской и Британской, ‒ так и со стремлением реализовать собственные национальные интересы со стороны Афганистана и Китая, используя для этого борьбу доминирующих политических сил. Одним из наиболее сложных вопросов в отношениях заинтересованных сторон явилась пограничная проблема ‒ фиксация границы между Россией и Афганистаном, с одной стороны, Россией и Китаем ‒ с другой. Великобритания не упустила возможность продвинуть свои интересы в этих обстоятельствах, что вполне могло привести к началу боевых действий. Механизм выявления слабых мест в положении России на Памире наглядно представлен в донесениях английского разведчика Р. Коббольда 1898‒1899 гг., сохранившихся в Национальном архиве Индии. В них характеризуются действия там российских властей, отношение местного населения к противоборствующим сторонам, возможные инструменты влияния на местах, которые позволили бы Британии прочнее утвердиться в регионе. Российские дипломатические ведомства и военные администрации были в курсе стремлений Британской империи и использовали и «кнут», и «пряник» в стремлении сохранить status quo в регионе: в одних вопросах приходилось идти на уступки, в других – российская сторона проявляла жесткость. Такой подход не только удержал центральноазиатский регион в русле мирного развития, но и явился одной из основ заключения российско-британского пакта о разделе сфер влияния на Среднем Востоке и в Центральной Азии 1907 г., который положил конец «Большой игре» и позволил сформировать Тройственный англо-франко-российский союз.

После Второй карабахской войны (2020) усилилась борьба Турции и Ирана за влияние на Южном Кавказе. При наличии значительного числа работ, посвященных отношениям двух государств, динамика их взаимодействия в этом регионе в постконфликтный период до сих пор не являлась предметом научного изучения. В настоящей статье предпринимается попытка проанализировать эволюцию внешнеполитической стратегии Турции и Ирана на Южном Кавказе в последние годы. Актуальность исследования обусловлена возросшей политической и экономической ролью двух государств на постсоветском пространстве. Основная цель настоящей статьи – выявить особенности стратегических подходов Анкары и Тегерана к решению проблем, вызванных новыми угрозами и вызовами на Южном Кавказе после окончания Второй карабахской войны. Ключевыми задачами автора являются: рассмотрение факторов, лежащих в основе соперничества двух государств с учетом их воздействия на геополитические процессы на Южном Кавказе; анализ влияния конфликта на баланс сил в регионе и на внешнюю политику обеих стран; изучение реакции внешних акторов на усиление турецко-иранского противостояния. При работе над статьей были использованы официальные документы, выступления государственных деятелей, публикации в международных СМИ и т.д. Детальный анализ этих материалов позволяет сделать следующие выводы: после окончания Второй карабахской войны Турция задействовала дипломатические, экономические и военные механизмы для укрепления своих позиций на Южном Кавказе, используя поддержку Азербайджана; Иран же пытался скорректировать свою региональную стратегию, учитывая новые геополитические риски и возможности, следствием чего стало развитие стратегического партнерства с Арменией; постконфликтная ситуация на Южном Кавказе характеризовалась сложными политическими процессами, связанными с нерешенными вопросами территориальной интеграции, этнической напряженностью и поиском устойчивого мира.

Корейский анархизм – явление во многом уникальное, как и сама история этой дальневосточной страны. Анархисты сыграли заметную роль в движении за освобождение Кореи из-под колониальной власти Японии, которая управляла страной в 1910–1945 гг. Они стали «третьей силой» антиколониальной борьбы, наряду с корейскими националистами и коммунистами, что привлекает к ним интерес историков. Тесная связь с проблематикой борьбы против колониальной власти Японии придавала особые черты и направленность корейскому анархизму, который вынужден был колебаться между требованиями восстановления независимости страны и анархистской традицией отрицания любого государства как такового. К сожалению, в советской и российской науке история корейского анархизма остается практически не изученной. Настоящая статья призвана сделать первые шаги в исследовании данной темы. В ней с опорой на оригинальные тексты и публикации корейских социалистов и анархистов начала 1920-х годов, учитывая изучение вопроса в корейской и зарубежной историографии, рассмотрен начальный период в развитии анархистского движения в стране – время его зарождения. В статье показано, что, как и в других странах Восточной Азии (Японии и Китае), анархизм в Корее первоначально не выделялся как особое течение в социалистическом движении, и в представлениях ранних корейских социалистов зачастую смешивались элементы анархизма, большевизма и социал-реформизма. Выделение анархизма как отдельного движения из этого общесоциалистического «конгломерата» происходило под влиянием разочарования в российском большевизме и в итогах Великой российской революции.

На основе ранее недоступных исследователям или мало изученных источников, включая аналитические записки дипломатических и военных экспертов, свидетельства непосредственных участников событий, а также материалы специальных периодических изданий, впервые на основе компаративного анализа исследуются смысл и содержание двух концепций – «коммунистического милитаризма» в трактовке части руководителей Коминтерна и «доктрины Монро» в интерпретации представителей британского истеблишмента. Анализируя политику Москвы и Лондона в регионах Центральной, Восточной и особенно в Южной Азии, автор стремится выделить общие и специфические черты обоих концептов с точки зрения их теоретической значимости и практической реализуемости на протяжении так называемой эры пацифизма середины 1920-х годов. Первостепенное внимание уделяется проблеме формирования советским руководством азиатского вектора внешней политики в сопоставлении со стремлением британских правящих кругов адаптировать империю к реалиям индустриальной эпохи. Автор рассматривает столкновение советских и британских интересов в странах Ближнего и Среднего Востока как попытку реализации концепции «коммунистического милитаризма» в столкновении с британским прочтением «доктрины Монро» для ключевых стран указанных регионов – Турции, Ирана, Афганистана, Саудовской Аравии и северо-западной части Индии. В заключение автор проводит параллели между двумя концептуальными парадигмами, указывая на объективную невозможность для обеих стран – Советского Союза и Соединенного Королевства – осуществить их комбинацию с идеями «мировой революции» в первом случае и ценностями либерально-демократического индустриализма во втором.

Деятельность разведки была важным фактором реализации программ по овладению энергией атома в военных целях как в США, так и в СССР. В научной литературе подробно описаны действия советской разведки в Соединенных Штатах, однако информация о противоположной стороне остается относительно малоизученной. Цель данной статьи заключается в анализе деятельности американской разведки, ее источников, методов и приемов, использованных для сбора сведений о ядерных возможностях Советского Союза. Выявляются фактические ресурсы, результативность и ограничения разведывательной деятельности США в отношении советского атомного проекта. В центре внимания автора 1945–1949 гг. За это время советский проект достиг ключевых результатов, приведших к созданию и испытанию первой отечественной атомной бомбы, были разработаны основные принципы системы безопасности. К работе привлечены рассекреченные документы американских разведывательных служб из архивов ЦРУ, Архива национальной безопасности США, Государственного департамента США, делопроизводственные документы из фондов отечественных архивов, источники личного происхождения и материалы периодической печати. Исследование, не останавливаясь на известном факте недооценки американской стороной советского потенциала в стратегической ядерной сфере, позволяет говорить о нескольких иных аспектах. Наиболее эффективным средством для получения информации о советском атомном проекте в исследуемый период было общение с людьми, прямо или косвенно участвовавших в проекте. Американские разведслужбы располагали отдельными данными о руководстве, структуре, местоположении, характере работ некоторых советских атомных объектов. То, что они были неполны, несмотря на активную разведывательную работу, свидетельствует об оправданности правил секретности и режимности проекта – краеугольного камня государственной безопасности страны в эпоху холодной войны.

В ХХI в. процесс освоения космоса приобретает особую актуальность с экономической, политической и военной точек зрения. Данная сфера становится потенциальной ареной конфликтов между ведущими мировыми державами. В настоящей статье анализируется исторический опыт получения доступа в космос стран Западной Европы и их регионального объединения – Европейского Союза (ЕС). Отсутствие в отечественной историографии подробного исследования роли Франции в процессе создания первой европейской ракеты-носителя определяет новизну статьи. Источниковая база работы включает архивные документы, материалы Национального собрания Франции, официальных структур ЕС и Европейского космического агентства (ЕКА), научные статьи, монографии, мемуарную литературу. Основная цель исследования – проанализировать историю разработки и становления европейской программы освоения космоса с помощью семейства ракет-носителей Ariane (Ариадна) и участие Франции в этих процессах. Ключевыми задачами автора являются: выявить историческую роль ученых из побежденной во Второй мировой войне Германии в создании научно-технической базы Франции, позволившей ей стать во второй половине ХХ в. единственной ядерной державой в ЕС и войти в число мировых лидеров в сфере освоения космического пространства; рассмотреть процесс достижения автономного доступа в космос Западной Европы с помощью создания собственных ракет-носителей при ключевом финансовом и техническом вкладе Франции и при участии ЕКА; проанализировать роль космических технологий и программ в обеспечении безопасности, организации разведки из космоса. Анализ источников и литературы по теме позволяет сделать следующие выводы: ценовая политика в европейской космической отрасли и стратегическая конкуренция с США и Китаем мешает производителям ракет-носителей из стран ЕС укрепить позиции на этом рынке; несмотря на большой опыт послевоенных научных и технических исследований и связанных с ними достижений в области освоения космоса, Франции и ЕС сложно обеспечить стратегическую автономию в этой важной сфере человеческой деятельности.

В германском кризисе 1850 г. российская дипломатия сыграла важную стабилизирующую роль. В частности, российский посланник в Вене барон П.К. Мейендорф внес заметный вклад в урегулирование австро-прусского конфликта, грозившего обернуться крупной европейской войной. В публикуемых донесениях П.К. Мейендорфа и ответных депешах российского канцлера К.В. Нессельроде, хранящихся в Архиве внешней политики Российской империи (АВПРИ), излагаются ход, результаты и оценка переговоров, проведенных в Ольмюце главами министерств иностранных дел Пруссии и Австрии 28–29 ноября 1850 г. П.К. Мейендорф, сопровождавший австрийского министра Ф. цу Шварценберга в поездке, передавал в Петербург ценные сведения, стремясь представить в положительном ключе позицию не только Вены, но и Берлина, чтобы развеять опасения Николая I относительно намерений Пруссии. При этом роль и вклад Мейендорфа в заключение этого соглашения до сих пор остаются предметом споров среди зарубежных историков, часть которых считает присутствие Мейендорфа несущественным фактором для исхода переговоров. Не претендуя на вынесение однозначного решения по этому вопросу, статья призвана ввести в научный оборот новые источники, позволяющие уточнить детали встречи министров, на полтора десятилетия отсрочившей военный конфликт между Австрией и Пруссией за лидерство в Германии.

Статья посвящена деятельности Евгения Петровича Новикова (1826–1903) – видного отечественного дипломата, сыгравшего заметную роль в период Восточного кризиса 1876–1878 гг. и пользовавшегося особым доверием канцлера А.М. Горчакова. Е.П. Новиков был послом в Османской империи, Греции, Австро-Венгрии в те годы, когда отношения с этими странами были чрезвычайно важны для российской внешней политики. Его биография до сих пор не написана, хотя имя Новикова упоминается во многих монографиях и статьях, посвященных дипломатическим отношениям Российской империи со странами Европы в 1860–1870-х годах. Этим обусловлена новизна и актуальность настоящей работы, которая базируется на широком круге источников – архивных материалах, опубликованных документах, мемуарах коллег Е.П. Новикова и т.д. В ходе исследования были систематизированы многочисленные фрагментарные сведения о его деятельности, имеющиеся в научной литературе. Получивший прекрасное образование в стенах Московского университета, Е.П. Новиков отличался добросовестностью, проницательностью, высокой ответственностью в отстаивании национальных интересов своего отечества. Такие профессионалы высокого класса составляли элиту дипломатического корпуса Российской империи XIX столетия.